Цветочный крест [= Роман-катавасия ] - Елена Колядина

Отец Логгин захлопнул книгу.

Перед глазами Феодосьи все еще стояла гравюра. Она вгляделась в рисунок. И тут же задалась вопросом — совершенно неуместным в сий момент!

— Отче, почему на рисунках всегда дальние вещи одного размера с ближними? Ведь вдали человек меньше. Аз как-то вышивала у окна, да и поглядела в ушко иголки на улицу. Так в ем, в ушке, корова поместилась и две овечки. Я потом над сим размышляла и сама своим умом дошла, что Месяц не с блин размером, а никак не меньше, чем изба. Просто он далеко от взора нашего и потому кажется маленьким.

Феодосья горделиво поглядела на отца Логгина, ожидая восхищения.

Но отец Логгин посмотрел на Феодосью весьма снисходительно.

— Сие явление — сиречь перспектива. Еще греки (отец Логгин благоговел от всего греческого) знали, что увиденное нами вдали сокращается в розмерах. Но, греческие философусы доказали, что перспективное сокращение предметов на рисунке — сиречь лжа. Ведь мы-то знаем, что дом вдали такого же размера, как и вблизи. Так зачем же рисунком обманывать зрителя? А?!

— Не знаю… — растерянно ответила Феодосья.

— Что, как на Иконе эдакий зело умный рисовальщик изобразит перспективу, и получится, что Иисус на заднем плане будет меньше дьвола не переднем?! Прости, Господи!

— Это не есть хорошо, — согласилась Феодосья.

— Еще Платонус подтвердил, что изображенное в перспективе — ложно и призрачно. Изображать надо не видимое, а знамое! — последнюю фразу отец Логгин произнес с напором, так что Феодосья восхищенно решила, что сие изречение — его собственное.

Но дух любознательности все еще не отпускал ея.

— Отче, но ведь на рисунке человек изображает не настоящий предмет, а лишь его образ. Отчего бы и не использовать перспективу, как приукрашение? Приукрашают же на рукоделии петуха али цветочки?

— Цветочки… Эх, ты… — со вздохом рекши отец Логгин. — Приукрашать живот надо не на рукоделии, а в действиях своих и помыслах. А в действиях разве тот грех, что совершен был раньше, становится меньшим по размеру? Не-е-е!

— Истинно, — согласилась Феодосия. И больше уж в дискуссии не вступала.

Засим отец Логгин мирно отпустил другие мелкие прегрешения Феодосии и отпустил ея с миром, наказав усмирять похотствующую плоть всеми возможными способами и без всяких экивоков на дальнюю преспективу!

Феодосья вышла из церкви та и не та. Так зайчик из серо-коричневого становится белоснежным, а это значит, что ожидает его другая жизнь: в холоде, голоде, на ветру, но в ожидании весны. Такой весной для Феодосьи было рождение чадца. И ожидать ея, весну, Феодосья была твердо намерена в постничестве и затворничестве, в любви к Богу. Она хотела было по привычке крикнуть Фильку с санями. Но, тут же перекрестилась и пошла пешком, держась за сани голой рукой. Филька, не дерзнувший продолжить сидение на месте возницы, слез и так же пошел рядом с санями. Шли оне около часа. Ведь любимая церковь была теперь далековато от новых хоромов Феодосьи в слободе солепромысленников. И хотя возле дома Юды бысть своя церковь, Феодосью тянуло в родную, с детства.

Отец Логгин проводил отъезд, вернее, уход Феодосьи тайным взглядом из оконца в церковных сенях и резво прошагал в служебную каморку. На лице его было написано тщательно скрываемое профессиональное удовлетворение. Впрочем, отец Нифонт крепко сонмился и не смог бы увидать удовлетворения отца Логгина.

Поэтому отец Логгин нарочно несколько раз шумно задел печь, стол, дабы отец Нифонт проснулся. И, когда сие удалось, отец Логгин пробормотал, как бы себе самому:

— Неплохо, неплохо…

— Об чем ты, отец Логгин?

— А? Что? Да так… Сам с собой рассуждаю об чудесном перерождении одной суетной жены в покорную рабу Божию. Аз уверен, что сей же день скинет она все искрометные бисера, сафьяновые сапожки и прочие атрибуты разжигания мужской похоти и облачится в скромные черные одежды. А, ведь недалече еще бысть она суетливой, болтливой, веселой женой. Тем дороже дар Господу! Ему приятнее, когда приходит к нему бывшая грешница. И дорогу эту указал ей с Божьей помощью аз, отец Логгин. А ведь какая грешница была!

— Да про кого ты речешь, отец Логгин? Кто бысть грешница? Анница-блудодейка? — вопросил отец Нифонт и тут же пожалел о своем вопросе.

Потому что отец Логгин резко развернулся, взмахнув рукавами, и прочно уселся на табурет, готовясь развести дискуссию.

— Тьфу! Эту и могила не исправит. Аз молвлю об Феодосии Изваровой.

— Феодосье? — изумился отец Нифонт. — Да какие такие великие грехи за ней числились? Разве только брови сажей наводила да белилами щеки белила?

— Кстати, о белилах, отец Нифонт. Как вы трактуете такое использование белил? За что накладываете епитимью? За то, что, беля рожу, толкает жена мужей на похоть? Али за то, что белила — краска, предназначенная для икон, и, следовательно, жена кощунствует над святыми предметами?

— Ну-у, этот вопрос еще двадцать лет назад был разрешен Никоном, — неохотно крякнул отец Нифонт.

— Да-да-да. И все же?

— В 53-м году духовный собор уж решил, что запрещать женам белиться на том основании, что сей краской малюют иконы, значит, возводить хулу на иконы. Следовательно, епитимья накладывается на жену за разрисовывание рожи с целью разжигать мужескую похоть. Это вопрос давно решенный.

— Вот именно — давно, — заносчиво изрек отец Логгин. — А смотреть нужно вперед.

Как всякий молодой человек, отец Логгин снисходительно, а местами и критически относился к жизненным установкам отцов, полагая их отчасти косными и не отвечающими духу бурно меняющегося времени.

— Оглянитесь вокруг, отец Нифонт! За двадцать-то лет как все переменилось! Двадцать лет назад за ересь за ребро подвешивали, а теперь — огнем сжигают. Двадцать лет назад Авдотья глупая — девкой была, а теперь — баба.

— Аз так понимаю, — с обидой промолвил отец Нифонт. — Коли вера верная, то и за две тысячи лет она смысла не утеряет. А вас послушать, так, ежели сказано было — «не убий!», так теперь говорить нужно: «убий!»?

— Вы меня не так поняли, я, наверное, не совсем ясно изъяснился — слегка испужавшись, пошел напопятный отец Логгин. — Заветы Божьи остаются неизменными, как наша вера. Но ведь крестные ходы стали проводить против солнца, а не посолонь. И сие новшество верно! Посолонь разве можно крестный ход совершать? Это было весьма странно. И число земных поклонов с шестнадцати до четырех верно изменили. Почто — шестнадцать? Откуда взялась сия цифра? Это был устаревший и путаный взгляд.

Отец Нифонт, который как раз — таки не смог смириться с новым правилом — кланяться до земли во время молитвы «Господи и Владыко живота моего» всего четырежды, сердито крякнул про себя: «Вот пристал! Зелен еще, как гусиное говно, а учит меня!»

— Четыре поклона, несомненно — верное уложение, — осторожно согласился отец Нифонт. — Но, с другой стороны, народ-то ленив становится. Завтра он вообще не поклонится, а после завтра плясать во время молитвы начнет, — а чего еще делать, коли ноги свободны? А вообще я со всем новым согласен, ежели, конечно, сие новое утверждено нашим духовным Собором.